[donchushka]

Название: 5:18
Автор: Donchushka
Фандом: Glee
Пейринг: Курт Хаммел | Адам Кроуфорд
Рейтинг: PG-13
Жанры: ангст, AU, что-то вроде постапа
Саммари: Он смотрит на черные цифры и по привычке гадает – пять восемнадцать чего, дня или ночи? Не имеет значения, в этом городе все цифры навсегда останутся просто цифрами.
Примечание: Пока фикбук лежит и не собирается подниматься, я поделюсь своим любимым детищем здесь.

Из–за затянувшего небо дыма солнце больше не золотое, не яркое, а тускло–оранжевое, и его лучи с трудом пробиваются сквозь пыльную завесу. Такое солнце – не свет в конце тоннеля, оно не обещает тепла, оно не дарит надежду; такое солнце – очередное напоминание о случившемся. Словно их и без того мало.

Они идут по горячему асфальту – солнце все еще не греет, не грело и греть этот город, который теперь можно ластиком стереть с карты, как обнаруженную ошибку, уже никогда не будет. На улице ноябрь с сюрпризами в виде неожиданных заморозков, проливных дождей, тонких ледяных корочек на больших лужах и последними коричневыми листьями, а асфальт под ногами все равно будто плавится, напоминая, напоминая, напоминая, словно о случившемся вообще когда–то можно забыть.
Они идут уже несколько часов, но до сих пор морщатся от неслепящего солнца, оглядываются по сторонам с удивлением в глазах и избегают смотреть друг на друга, словно солнце все еще может обжечь радужку горячим лучом, словно из домов все еще могут выбежать дети со школьными рюкзаками, словно это все еще может оказаться страшным сном, после которого можно проснуться, вытереть пот со лба и перевернуться на другой бок, чтобы спать дальше. Они идут уже несколько часов, но к такой картине, кажется, не привыкнуть и за столетия.

Адам снова кашляет, глухо и надрывно, и это входит очередным кинжалом Курту куда–то под ребра. Он искоса смотрит на Кроуфорда, который прячет лицо за медицинской маской, по привычке одергивает толстовку с логотипом университета и порывается спрятать руки в карманы, но каждый раз натыкается на теплый металл пистолета и на секунду замирает, пытаясь вспомнить, почему оружие оказалось при нем. Курт знает, что он бледное отражение Адама – тоже в маске, в толстовке и с потерянным выражением лица.

Они не герои – им просто повезло чуть больше, чем всем остальным. Они просто смогли отобрать у судьбы еще несколько дней жизни, а сейчас бегут от этой самой судьбы, которая последние несколько часов жарко дышит им в шеи, давая знать, что им от нее не скрыться. Медицинские маски не спасут от радиационного облучения, они лишь создают иллюзию защищенности, за которую, может, и не стоит цепляться. Пистолеты будут лишь опасными игрушками в их неумелых руках, которые лишь увеличивают страх, а не ослабляют его. Они оба знают, что после взрыва для них все стало безнадежно, но все равно молча идут вперед, надеясь, что если не говорить об этом, то можно будет проснуться.

Курт по привычке смотрит на часы, на циферблате которых чернеются две цифры: «5:18». Видимо, часы встали еще до того, когда прогремел первый взрыв, а разбираться, злая это шутка судьбы или просто удивительное совпадение, у Курта нет ни сил, ни желания. Он смотрит на черные цифры и по привычке гадает – пять восемнадцать чего, дня или ночи? Не имеет значения, в этом городе все цифры навсегда останутся просто цифрами.

– Сколько времени? – зачем–то спрашивает он у Адама, может, чтобы услышать свой голос, разрывающий давящую на уши пыльную тишину.

Адам поднимает голову и, щурясь – по привычке – смотрит на солнце.

– Около полудня. – Голос глухой, как отчаянье, что они оба пока успешно пытаются подавить.

Звуки, кажется, повисают в воздухе, делая тишину еще гуще, превращая ее в грязно–серое полотно с единственным бледным пятном–солнцем.

– Как долго мы будем идти? – Курт знает ответ на этот вопрос, он висит в воздухе вместе с оседающей на асфальт пылью и невидимыми вырвавшимися на свободу атомами, а если и не знает, то угадать не составит труда.

Адам впервые за несколько часов поворачивается к нему, в его фальшиво–спокойном лице Курт видит свое. Слабо горящие былым светом глаза, морщинка между бровей, капельки мутного тумана на ресницах.

– Пока не выйдем из города.

Курт смотрит вперед, на полуразрушенные высотки, сломанные деревья, километры и километры горячего асфальта. Он угадал.

***

Четыре часа назад прогремел первый взрыв.

Курт заливал хлопья молоком, вполуха слушая радио, когда пол под ногами затрясся, а оконные стекла брызнули осколками. С улицы послышались крики, смешавшиеся с сиренами, радио словно споткнулось на ровном месте и замолчало.

Курт в каком–то трансе смотрел на белые капельки, расплескавшиеся по поверхности старенького стола, пока по городу разносился монотонный голос, оповещавший о взрыве реактора. Привычная жизнь в считанные секунды разбилась в пыль, как выпавшая из рук фаянсовая тарелка, и эту пыль подхватил ворвавшийся в окно сильный ветер, словно в насмешку бросая горсть в лицо Курту и унося остальное за собой, чтобы уж точно не было возможности склеить, починить, вернуться к прежней жизни.
Повторяющиеся просьбы не паниковать тонули в нахлынувшей волне ужаса и криках, что становились все громче, разрывая барабанные перепонки. Перед Куртом словно из–под земли вырос Адам, живущий в квартире напротив, и дернул его за руку. На замену трансу пришла паника, заставляя руки холодеть и мир перед глазами бледнеть.

Они пересидели первый взрыв в подвале, куда их затащил Адам, каким–то чудом не потерявший самообладания. Пол под ногами продолжал подрагивать, дышать становилось сложнее, страх брал липкими пальцами за горло, не сжимая, но оставляя холодные следы. Курт поминутно смотрел на часы, словно ожидая увидеть на них что–то новое, но они всякий раз неприятно резали глаза застывшими черными цифрами «5:18», заставляя вспоминать, что привычное время подошло к концу, замерло на определенной точке, и, в отличие от часов, его уже не запустить по новой. Курт цеплялся за руку Адама, пожалуй, сильнее, чем было необходимо для того, чтобы остаться в сознании, но тот сжимал его руку в ответ, впиваясь ногтями в тыльную сторону ладони до красных следов.

Три с половиной часа назад Курт впервые столкнулся с Облученным.

Он был первым, кого они увидели, выйдя на улицу после того, как все стихло. Не разрушенные дома, не уже навсегда помутневшее солнце, не выжженная до черноты земля – существо, которое еще час назад было человеком, появилось перед их глазами и подняло на них пустой и холодный взгляд. Облученный ничем бы не отличался от них, если бы не его глаза – казалось, в них были только одни зрачки, иссиня–черные, окаймленные оранжево–красной полоской, что осталась от радужки. Существо посмотрело на них, и в его взгляде вспыхнуло какое–то безумное пламя. Оно захрипело и, вытянув вперед израненную руку с посиневшими ногтями, двинулось к Адаму. В следующую секунду раздался выстрел, и Облученный упал, получив пулю в грудь.

– Не знал, что ты умеешь стрелять, – тихо сказал Курт, потрясенно смотря на Облученного и думая, сколько еще таких бродит по улицам города, в одночасье ставшего призраком.

Адам в ужасе переводил взгляд с пистолета в собственной руке на убитое им существо. Тишина начинала сгущаться, как серые тучи над их головами.

– Я не умею, – глухо ответил он.

***

На ночь они останавливаются в полуразрушенной гостинице, потому что оба уже поняли, что на улице небезопасно. Адам тут же садится у разбитого окна, вытаскивая из кармана пистолет, и тяжело смотрит на улицу, которая погрузилась в полную тьму.

– Я подежурю первым. – Голос Адама пустеет с каждым словом, и Курт гадает, случится ли то же, если он заговорит. Он не решается проверить это, поэтому просто ложится на кровать, заскрипевшую пружинами, и закрывает глаза.

Курта не отпускает ощущение, что он находится в плохом фильме ужасов. С фальшивыми декорациями, – раскрашенными гуашью картонными облаками и пластиковыми обломками, притворяющимися камнями, – наигранно громкими звуковыми эффектами – хриплым, безумным шепотом с улицы, недавним взрывом, до сих пор отдающимся в ушах, – и навязанными насильно эмоциями – страхом, отчаянием и каким–то удивительным неверием. Такое не происходит в реальной жизни, это слишком… невероятно, и Курт каждую минуту ждет крика «Стоп, снято!».

Только среди скрипучей мебели не стоит стул режиссера, декорации не сменятся по щелчку пальцев, а эмоции не исчезнут, не пропадут, стоит смениться сцене. Сколько Курт ни моргает, ничего не происходит – Адам по–прежнему сидит у окна, поглаживая пистолет большим пальцем, как котенка, а небо все такое же мутно–черное, и нарисовать на нем звезды не удастся уже ни одному художнику.

Адам будит его через несколько часов, и Курту целую секунду кажется, что мир стоит на своем месте, а не раскачивается на краю пропасти, грозясь упасть в темную бездну в любую секунду, что он проспал и опаздывает на учебу, а Адам, как обходительный сосед и однокурсник, зашел разбудить его. Но он открывает глаза и видит перед собой темный, едва различимый силуэт Кроуфорда, понимая, что нет, их мир уже полетел к чертям.

Адам занимает его место на кровати и глухо кашляет несколько минут, прежде чем погрузиться в неглубокий и неспокойный сон. Курт включает подсветку на часах и смотрит на неподвижные черные цифры, словно они – единственное, что помогает зацепиться за реальность.

Следующий день до отвратительного похож на предыдущий. Мутное солнце, слабым росчерком разбавляющее грязно–серое небо, словно кто–то пролил на испорченный холст подкрашенную оранжевым воду; камни, обломки, сломанные деревья, словно какой–то великан построил из маленьких деталек Лего целый город, но в ярости растоптал его, когда что–то пошло не так. Они все так же бредут по дороге, от которой пышет жаром, и задыхаются от пыли, что теперь имеет власть над городом.
Адам кашляет – медицинские маски протираются быстро, превращаясь в белые тряпки, и он заменяет одну на другую, забывая при этом про маску на лице, через камень которой постепенно начинает проступать отчаянье. Воздух густой, душный, давит на виски, и Курту кажется, что у него дежавю.

– Почему до сих пор никого не прислали? – Курту необходимо говорить, необходимо слышать свой голос, чтобы остаться нормальным.

В тусклом дневном свете синяки под глазами Адама отливают фиолетовым. Не один Курт борется с паникой, не один Курт гонит мрачные картины из головы, не один Курт проигрывает это сражение, стоит ему закрыть глаза. Адам разводит руками – у него нет ответов, только крутящиеся вихрем вопросы и та же безумная потребность в человеческом голосе.

Он не успевает ответить, потому что асфальт под ногами вздрагивает и покрывается свежими трещинами. Станция внезапно оказывается совсем близко, и они видят, как дрожат ее стены, словно в лихорадке.

– Кажется… – начинает Адам, но его прерывает взрыв.

Их отбрасывает ударной волной, и Курт словно со стороны видит свое обмякшее тело, приземлившееся на жесткую землю. Он едва успевает закрыть лицо руками, как чувствует, что в него летят камни, большие и маленькие, и знает, что ничего не может сделать. Адам рядом с ним так же безвольно оседает на дорогу, и в его глазах так же что–то потухает.

Они не герои. Партия в карты между жизнью и смертью и без того затянулась, и смерть сейчас, наконец, возьмет верх.

Курт открывает глаза, чтобы убедиться, что он все еще жив. Небо становится темнее с каждой секундой, от солнца остается только смутное воспоминание, а остатки станции уничтожает огонь. Дым смешивается с очередной порцией выбросов, и грудь словно сдавливает железным обручем – не вдохнуть и не выдохнуть, только хвататься за горло в поисках кислорода. Адам лежит рядом на правом боку, и ни одной маске – ни медицинской, ни той, что приросла к его лицу за последние сутки, – не скрыть страха в его глазах. И если медицинская маска все еще держится, то другая, каменная, только что рассыпалась на осколки вместе со стенами станции.

После взрыва заложены уши, а голос не поднимается выше шепота, но им все равно понятно.

«Вот почему никого до сих пор нет.»

***

На следующий день солнце пропадает. Небо теперь полностью серо-черное, словно художник взял кисть и несколькими уверенными мазками закрасил весь холст, не оставляя никаких, даже случайных, светлых пятен. Курт поднимает взгляд, уже не морщась, и думает о том, как сильно все изменилось за сутки.

Облученные ходят по городу группами, пробираясь между разрушенными домами и каменными обломками, беспрестанно что-то бормоча и бросая на Курта с Адамом пустые, холодные взгляды. Они не атакуют, если не подходить слишком близко, и, кажется, вообще не видят никого, кроме подобных себе. Те, кто не превратился в Облученных, погибли практически сразу; проходя мимо очередного трупа, Курт не может не гадать, к кому из жителей судьба оказалась благосклонней.

Следов цивилизации становится меньше – с тем, что не уничтожил первый взрыв, разобрался второй. Уже много часов Курт не слышит ничего, кроме своих шагов, отдающихся в ушах неприятным звоном, и тяжелого дыхания. Адам рядом кажется бледной тенью – моргни, повернись, вдохни поглубже, и он исчезнет; Курт знает, что выглядит так же и, наверное, еще бледнее, и прогоняет из головы мысль о том, что еды остается всего на сутки. Единственной постоянной осталось время – все те же черные цифры, все те же «5:18», все так же неясно и неважно, день показывают часы или ночь.

– Как думаешь, почему взорвалась станция? – Курт ловит себя на том, что задает очередной вопрос. Что угодно, лишь бы нарушить вязкую, словно кисель, тишину, через которую, кажется, невозможно будет пробираться, если она станет еще гуще.

Адам вздыхает: ему тоже надоели вопросы. Ему тоже надоело скитаться по этим джунглям, не зная, с кем или чем столкнется в следующие пятнадцать секунд, ему тоже хочется вернуться обратно на равнину, где все было просто и понятно.

– Кто знает, – жмет он плечами, не в силах выносить тишину. – Это один из тех случаев, когда любая ошибка может оказаться роковой.

Слова Адама не развеивают мрачную атмосферу, они лишь добавляют в нее черных красок, хотя, казалось, что темнее уже быть не может. Тишина вновь повисает над ними Дамокловым мечом, и достаточно любого дуновения, чтобы тонкий волосок, на котором висит этот меч, оборвался. Пока меч в воздухе, получается притворяться, что это происходит не с ними, получается делать вид, что тучи развеются, получается говорить себе, что отчаиваться пока не стоит.

– Что будет, когда мы выйдем из города? – тихо спрашивает Адам. Всего один вопрос, и меч со свистом летит вниз, отрезая последнюю возможность оставаться спокойными.

Настает черед Курта пожимать плечами. Это не красивая история, и радиация не дала им сверхъестественных способностей. Им не станет легче, если – как только – они доберутся до других людей. В фильмах радиоактивное излучение дает силы, но они не в фильме, их ждут бесконечные обследования, беспомощные врачи и беспощадные дни, которые закончатся в два или три раза быстрее, чем должны были – в идеальном мире. Курт знает это и чувствует, что Адам знает тоже, но молчит, словно так можно отодвинуть неизбежное и никогда не столкнуться с ним.

К вечеру они выходят из города. Белый знак, черными буквами сообщающий «Вы покидаете…», бесполезной доской валяется на асфальте – очередное напоминание, что город исчезнет не только с лица земли, но и с каждой карты. Они оставляют разрушенные высотки позади, покорно неся за собой свою разрушенную жизнь.

Они выходят из города, и Курт замечает, что ничего не меняется. Часы, не мигая и не тикая, показывают пять восемнадцать. Адам заходится в очередном приступе кашля, отбрасывая спутанные волосы со лба. Пистолет висит на поясе тяжелым, лишним грузом – Курту так и не довелось применить оружие. С груди не исчезает невидимый обруч, мешающий свободно дышать, угрюмая тишина не светлеет и не перестает давить на виски. Аварию невозможно оставить позади – она теперь всегда витает над ними черным грозовым облаком.

Курт поднимает голову и видит слабо просвечивающие сквозь серую пелену туч звезды.